ИЗБРАННЫЕ ДОКУМЕНТЫ
ТЮБИНГЕНСКОГО МЕЖКОНФЕССИОНАЛЬНОГО ДИАЛОГА


«Мировые религии как фактор международной политики»

7-8 мая 2007 года, г. Тюбинген, Германия

Три авраамические религии:
Исторические потрясения – вызовы сегодняшнего дня

Речь профессора Ганса Кюнга,
заслуженного профессора в отставке,
Тюбингенский университет

I.  Непреходящая суть и основа
II. Эпохальные потрясения
III. Вызовы сегодняшнего дня
IV. Вклад трёх религий в общемировую этику


Введение

Мы столкнулись с угрозой всеобщей подозрительности, на этот раз не в отношении евреев, а в отношении мусульман. Дело выглядит так, будто все они потенциально склонны к насилию и всех их побуждает к нему их религия. Тогда как христиане, воспитанные своей религией, напротив, воспринимаются как люди, не склонные к насилию, а склонные к миру и любви… Если бы всё так и было на самом деле!

Есть, разумеется, много проблем, особенно в Европе с её многочисленными мусульманскими меньшинствами, но будем справедливы: конечно, мы, граждане конституционного демократического государства, отвергаем насильственные браки, угнетение женщин, убийства из мести за оскорбленную честь и другие архаические жестокости, совершаемые во имя человеческого достоинства. Но большинство мусульман с нами в этом солидарны. Они страдают от того, что осуждению подвергаются поголовно, без разбору все мусульмане и весь ислам. Они не узнают себя в нашей картине ислама, потому что хотят быть лояльными приверженцами мусульманской религии.

Будем справедливы: те, кто возлагает на ислам ответственность за похищения людей, нападения шахидов, взрывы бомб и казни через отсечение головы, совершаемые в слепой ярости немногочисленными экстремистами, должны бы в той же мере осуждать христианство или иудаизм за бесчеловечное обращение с заключёнными, авиаудары, танковые атаки (в ходе которых в одном Ираке убито несколько десятков тысяч человек), совершенные армией США, а также за террористические действия израильской армии при оккупации Палестины. Через три года войны большинство американцев поняли, что те, кто называл «битвой за демократию» и «войной с терроризмом» борьбу за нефть и гегемонию на Ближнем Востоке и в других регионах, пытались обмануть весь мир, пусть и безуспешно.

В своей третьей лекции по общемировой этике, прочтенной в Тюбингене в 2003 году, Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан  подчёркивал: «Никогда нельзя осуждать ни одну религию и ни одну этическую систему за безнравственные поступки кого-либо из её сторонников. Если я, как христианин, не желаю, например, чтобы о моей религии судили по действиям крестоносцев или инквизиции, я должен быть очень осторожен, пытаясь судить о чьей-то религии на основании действий, которые совершили от имени этой религии какие-то террористы».

Поэтому я спрашиваю вас: продолжать ли нам действовать по принципу «око за око, зуб за зуб», лишь усугубляя несчастья?

Нет, требуется принципиально другое отношение к насилию и войне. И этого хотят люди практически повсюду – кроме тех людей в арабских странах, а иногда и в США, кого ввели в заблуждение одержимые и ослепленные властью правительства и кому притупили мозги идеологи и демагоги в средствах массовой информации.  

Насилие совершалось и под знаком полумесяца, и под знаком креста, и средневековыми, и современными «крестоносцами», которые извратили знак примирения – крест, сделав его знаком войны против мусульман и евреев (в Испании). Обе религии – и христианство, и ислам – на протяжении истории агрессивно расширяли сферу своего влияния и насаждали свою власть насилием. В рамках своего влияния они проповедовали не идеологию мира, а идеологию войны. Так что проблема сложна.

Нам всем грозит опасность захлебнуться в гигантских потоках информации и потерять ориентацию. Иногда некоторые религиоведы выражают мнение, что в их науке трудно за деревьями увидеть лес. Поэтому некоторые из них, например социологи, сосредоточиваются на микроисследованиях и не готовы, даже не способны мыслить в широком контексте. Тут, я полагаю, необходимо сформировать новые категории для осмысления свершившихся перемен.

Я попытаюсь в течение чуть более часа изложить некоторые основополагающие факты об исламе, о трёх авраамических религиях: иудаизме, христианстве и исламе.  Чтобы перейти сразу к делу, хочу остановиться на трёх комплексах вопросов: I. Непреходящая суть и основа, подлежащая безоговорочному сохранению; II. Эпохальные перемены – что может измениться; III. Вызовы сегодняшнего дня: насущные задачи.


I. Непреходящая суть и основа

Вот весьма практичный вопрос: что следует безоговорочно сохранить в каждой из наших религий? Во всех трёх профетических религиях есть экстремистские точки зрения, когда одни говорят: «Ничего не сохранять, только это», а другие говорят: «Сохранять все, абсолютно все».

Полностью секуляризованные христиане утверждают, что не следует сохранять ничего; часто они даже не верят ни в Бога, ни в сына Божьего, игнорируют церковь и отрицают проповеди и таинства. В лучшем случае они сохраняют культурное наследие христианства: европейские соборы, музыку Себастьяна Баха, эстетику православной литургии и, как ни парадоксально, Папу Римского, коего считают столпом устоявшегося порядка, хотя, конечно, отвергают его мораль в области секса и его авторитарную власть. Иногда эти люди – агностики или атеисты.

Полностью секуляризованные иудеи тоже говорят: «ничего сохранять не надо». Для них не представляют ценности Бог Авраама и библейские патриархи, они не верят в обещания Бога, игнорируют молитвы и обряды в синагогах и высмеивают ультраортодоксов.

Многие из них обрели современную эрзац-религию вместо иудаизма, из которой удалены все религиозные аспекты, – это государство Израиль и апелляция к Холокосту. Это для них – основа еврейской идентичности и солидарности, а иногда и оправдание для государственного терроризма против арабов, пренебрегающего правами человека.

А полностью секуляризованные мусульмане тоже говорят: «Ничего не сохранять». Они не верят в единого Бога, не читают Коран, Мухаммед для них не пророк, и шариат они полностью отвергают; пять столпов ислама ничего для них не значат. В лучшем случае они считают, что ислам (разумеется, лишенный религиозного содержания) можно использовать как инструмент политического исламизма, арабизма и национализма.

Вы, конечно, понимаете, что в ответ на эту позицию «ничего не сохранять» слышится противоположный клич: «Сохранять всё!». Всё должно остаться так, как есть и якобы так, как было.

«Не трогать ни единого камня в великом здании католической догмы, иначе пошатнется всё сооружение!» – трубят римские интегралисты и традиционалисты.

«Ни одно слово Галахи нельзя игнорировать, за каждым словом стоит воля Господа (Адонай)!» – протестуют иудейские ультраортодоксы.

«Ни одно слово Корана не может остаться без внимания, каждое из них –  прямое слово Божье», – настаивают многие исламисты.

Вы видите: конфликты здесь запрограммированы, и не только между тремя религиями, но прежде всего внутри них самих, везде, где эти позиции отстаиваются воинственно и агрессивно, причём нередко крайности подхлестывают друг друга.

Но нет сомнения, что реальность не настолько мрачна. В большинстве стран, если это только не осложняется политическими, экономическими и социальными факторами, крайние позиции не разделяются большинством. Всегда сохраняется значительное число иудеев, христиан и мусульман (которое, конечно, колеблется в зависимости от периода времени и страны), которые, хоть и ведут себя безразлично, лениво или невежественно по отношению к своей религии, ни в коем случае не хотят отказываться от всех элементов своей иудейской, христианской или мусульманской веры и жизни. С другой стороны, они не готовы и всё сохранять: многие католики не согласны признать абсолютно все догмы и нравоучения Рима, многие протестанты не воспринимают буквально каждую библейскую фразу, многие иудеи не соблюдают Галаху во всём, так же как и многие мусульмане не придерживаются строго всех заповедей шариата.

Как бы то ни было, если только не углубляться в некоторые поздние исторические формы и проявления, а обратить внимание на основополагающие документы и изначальные свидетельства – «священные писания» – каждой религии (иудейскую Библию, Новый Завет и Коран), то нет никаких сомнений, что «непреходящее» в религии (то есть то, что должно в ней остаться) – это не просто «существующее» (то, что существует в данный период времени), а то, что составляет её «ядро», «суть», «сущность» и определяется ее «священным писанием». Так что здесь встает вполне практический вопрос: что должно составлять непреходяще актуальный и постоянно обязательный элемент каждой из наших религий?  Должно быть ясно, что сохранять требуется далеко не всё, но необходимо сохранить суть веры, средоточие и основу соответствующей религии, её писания и верования!  Об этом заявил Иоанн XXIII в своей знаменитой вступительной речи на Втором Ватиканском соборе, в котором я принимал участие в качестве советника-теолога наряду с Йозефом Ратцингером, ныне папой Бенедиктом XVI, – каждому из нас, двух юных теологов, тогда не было ещё двадцати лет!  

Но вы можете задать мне более конкретные вопросы, на которые я дам очень краткие ответы по существу.

Возможно, вы спросите меня:

1.  Что же следует сохранить в христианстве, чтобы оно не потеряло свою «душу»? Мой ответ таков: что бы ни утверждала и ни отвергала, какие бы интерпретации ни давала историческая, литературная или социологическая библейская критика, в свете основополагающих христианских вероучительных документов, ставших исторически нормативными и влиятельными, – в свете Нового Завета (рассматриваемого в контексте Ветхого Завета),  центральным содержанием этой веры является Иисус Христос как Мессия и Сын единого Бога Авраамова, проявляющий себя и сегодня через Святой Дух. Не может быть христианской веры, христианской религии без признания того, что «Иисус есть Мессия, Господь и Сын Божий» (1 Кор.: Iltouskyrios). Имя «Иисус Христос» есть динамический «центр» Нового Завета (и ни в коем случае не должно пониматься статически).

Вы спросите меня:

2. Что следует хранить в иудаизме, чтобы он не потерял свою «сущность»? Мой ответ таков: что бы ни утверждала и ни отвергала, какие бы интерпретации ни давала историческая, литературная или социологическая библейская критика, в свете основополагающих иудейских вероучительных документов, ставших исторически нормативными и влиятельными, т. е. в свете иудейской Библии центральным содержанием этой веры является единый Бог и единый народ Израиля. Не может быть иудейской веры, иудейской Библии, иудейской религии без признания: «Яхве (Адонай) есть Бог Израиля, а Израиль есть Его народ».

И вы спросите меня:

3. Что следует сохранить в исламе, чтобы он сохранился как «ислам» в своем буквальном значении «покорность Богу»? Мой ответ таков: как бы ни был сложен процесс сбора, упорядочения и редактирования различных сур Корана, для всех верующих мусульман ясно, что Коран – это слово Божье и книга Божья. И даже если мусульмане видят различия между сурами Мекки и Медины и учитывают историю откровения при его интерпретации, центральное послание Корана абсолютно ясно: «нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его».

Особые отношения народа Израиля с его Богом – это суть иудаизма. Особые отношения Иисуса Христа с Богом-Отцом – это отправная точка христианства. Особое отношение между Кораном и Богом – это ядро ислама, которое его конституирует и вокруг которого он кристаллизуется. И несмотря на различные колебания в истории мусульман, это останется фундаментом ислама, от которого никогда нельзя будет отказаться.

Отличительная черта трёх монотеистических религий, которая должна быть сохранена, – это то, что между ними общего и в то же время отличает их.

Что же общего между иудаизмом, христианством и исламом?

Вера в единого и единственного Бога Авраамова, милостивого и милосердного Создателя, Хранителя и Судии всех людей. Взгляд на мировую историю и жизнь каждого человека не как на что-то цикличное, а  как ориентированное на некий конец. Важность, придаваемая фигурам пророков, нормативному писанию и общим этическим нормам.

Что же их отличает?

Иудаизм: Израиль как народ и земля Бога (существенно для Израиля).
Христианство: Иисус Христос как Мессия и Сын Божий.
Ислам: Коран как слово и книга Божья.

Постоянное ядро трёх религий – иудаизма, христианства и, наконец, ислама – базируется на:

• древнем происхождении;
• преемственности на протяжении многовековой истории;
• идентичности, несмотря на все различия языков, народов, культур, стран.

Однако это ядро, этот фундамент, эта суть веры никогда не существовали в абстрактной изоляции, а только в историческом контексте; на практике их многократно подвергали новым истолкованиям и применениям в соответствии с меняющимися требованиями времени. Тойнби: вызов и ответ! Для теологов, историков и прочих специалистов важно соединить системно-теологический подход с историко-хронологическим описанием: первое без второго лишается убедительного основания.





II. Эпохальные потрясения

В истории трёх религий многократно наступали эпохальные перемены, сотрясавшие общество в целом, религиозную общину и приводившие к новому провозглашению веры и ее осмыслению. Они выливались в новые толкования и уточнения одного и того же центрального ядра. Эта история в иудаизме, христианстве и исламе чрезвычайно драматична. В ответ на всё новые серьезные вызовы мировой истории сообщество верующих, поначалу малочисленное, но быстро растущее (это в особенности касается христианства и ислама),  претерпела целую серию религиозных перемен и – в долгосрочном плане – революционных сдвигов парадигмы. Приведу цитату из книги историка науки Томаса Куна (ThomasS. Kuhn) «Структура научных революций» (1962): «Что изменилось после революционного открытия Коперника? Солнце, Луна, звезды остались на месте, но изменились мы сами, изменился наш способ их восприятия, изменилось наше мировоззрение – парадигма, то есть целая система убеждений, ценностей, приемов и так далее, разделяемых определённым сообществом».

Я применил теорию парадигм к истории – сначала к истории церкви, затем к истории различных религий. Скажем, что изменилось в эпоху Реформации? Бог, Христос, Святой Дух для христиан остались теми же. Но изменился взгляд верующих: парадигма, модели.

Исторический анализ парадигм религии, этих макропарадигм, или эпохальных всеобщих структур помогает сориентироваться в знаниях. Анализ парадигм позволяет изучать большие исторические структуры и трансформации, сосредоточивая внимание как на фундаментальных константах, так на решающих переменных. Становится возможным описать этапы всемирной истории и эпохальные основополагающие модели той или иной религии, которые формируются в их рамках.

На этом фоне следует предпринять системно-исторический анализ важнейших этапов развития. В своей книге «Христианство» я выделил следующие парадигмы в истории христианства (см. схему).

I:                    иудейская апокалиптическая парадигма раннего христианства;
II: экуменическая эллинистическая парадигма древнего христианства;
III:  средневековая римско-католическая парадигма;
IV:  протестантская парадигма Реформации;
V:   парадигма модернизма, ориентированная на разум и прогресс;
VI:  экуменическая парадигма постмодернизма?

Тезис первый: любая религия не является чем-то статичным, где всё якобы всегда было так, как сейчас. Наоборот, каждая религия – это живая, развивающаяся реальность, прошедшая через целый ряд этапных конфигураций. Мой первый главный тезис состоит в том, что парадигмы способны сохраняться до настоящего времени, и это относится также к иудаизму и исламу. На схеме это представлено сплошными линиями. В этом заключается отличие религиозной системы от «точных» естественных наук, где старая парадигма (например, птолемеева) может эмпирически подтверждаться или опровергаться математическими или экспериментальными методами; решение в пользу новой парадигмы (например, коперниковой) в конце концов принимается под давлением фактов. Однако в сфере религии (как и искусства) все по-другому: в вопросах веры, морали и обрядности (ср. различия между римской и восточной церквами или между римской церковью и лютеранской) ни математика, ни эксперимент ничего не решают. В религии старые парадигмы ни в коей мере не обязаны исчезнуть. Вместо этого они могут сохраняться столетиями наряду с новыми парадигмами, как сохраняются парадигмы ранней и средневековой церкви наряду с реформатскими и модернистскими.

B. аналогичным образом в истории иудаизма я выделил следующие макропарадигмы (см. схему):

I:                    трайбалистская парадигма до формирования государства;
II: парадигма царства: монархический период;
III:  парадигма теократии: иудаизм эпохи после изгнания;
IV:  средневековая парадигма: раввины и синагоги;
V:   современная парадигма: ассимиляция;
VI:  экуменическая парадигма постмодернизма?


Тезис второй: сохранение и соперничество различных парадигм играет важнейшую роль при оценке ситуации в религии. Почему? До сегодняшнего дня представители одной религии живут в разных парадигмах. Их формируют текущие базовые условия, и они находятся под влиянием конкретных исторических механизмов. Например, сегодня в христианстве до сих пор есть католики, которые в духовном плане живут в XIII веке (то есть как бы в одном времени с Фомой Аквинским, средневековыми папами и абсолютистским церковным правлением). Есть некоторые представители восточного православия, которые в духовном отношении остались в четвёртом-пятом веках (и являются «современниками» отцов греческой церкви). А для некоторых протестантов нормой остается докоперниковская  конфигурация XVI века (то есть Реформация до Коперника и Дарвина).

Возможность сохранения старых форм подтверждается, если посмотреть на изменения парадигмы в иудаизме и исламе: сторонники этих религий тоже живут в разных парадигмах.

Этими причинами объясняется то, почему некоторые арабы по-прежнему мечтают о великой арабской империи и стремятся к союзу арабских народов в единой арабской нации (панарабизм). Другие склоняются к тому, что связывает вместе народы не в рамках арабской нации, а в рамках ислама, —  то есть к панисламизму. Некоторые иудейские ультраортодоксы видят свой идеал в средневековом иудаизме и отвергают даже современное государство Израиль. С другой стороны, многие сионисты стремятся к созданию государства в границах империи Давида и Соломона, хотя она и просуществовала всего несколько десятилетий.

C. В своей книге по исламу, опубликованной в октябре 2006 года издательством «Уануорлд» (Oneworld) в Оксфорде, я показываю макропарадигмы в истории ислама (см. схему):

I:                    парадигма первоначальной исламской общины;
II: парадигма арабской империи;
III:  классическая парадигма ислама как мировой религии;
IV:  парадигма улемов и суфиев;
V:   исламская парадигма модернизации;
VI:  экуменическая парадигма постмодернизма?

Тезис третий: именно это качество – сохранение и соперничество прежних религиозных парадигм сегодня – и составляет одну из главных причин конфликтов как внутри религий, так и между ними, один из основных источников формирования различных течений и партий, напряженности, споров и войн. Этот третий тезис состоит в том, что для иудаизма, христианства и ислама центральным остается вопрос: как каждая религия реагирует на собственное средневековье (которое, по крайней мере в христианстве и исламе, воспринимается как «великая эпоха») и как она реагирует на современность, в которой, как представляется, все три религии перешли к вынужденной обороне? После Реформации христианство пережило ещё один сдвиг парадигмы – эпоху Просвещения. Иудаизм после Французской революции и Наполеона прошёл через Просвещение первым и, как результат (по крайней мере в реформистском иудаизме), испытал и религиозную реформацию. Ислам, впрочем, не подвергался никакой религиозной реформации и поэтому сохраняет до сегодняшнего дня серьезные проблемы, сталкиваясь с современностью и её основными элементами: свободой совести и вероисповедания, правами человека, толерантностью, демократией.


III.  Вызовы сегодняшнего дня

Возможно, вы сами чувствуете, что многие иудеи, христиане и мусульмане, которые восприняли современную парадигму, лучше ладят друг с другом, чем со своими собратьями, живущими в других парадигмах. С другой стороны, сторонники римско-католической церкви, застрявшие в средних веках, находят единомышленников – например, в вопросах сексуальной морали – среди «средневековых» элементов в исламе и иудаизме (это показала конференция ООН по народонаселению в Каире в 1994 году).

Те, кто стремится к согласию и миру, не смогут избежать критического, в том числе самокритичного, анализа парадигм. Только так можно ответить на следующие вопросы: где в истории христианства (и, конечно, в истории других религий) константы, а где – переменные? Где преемственность, а где разрыв? Где согласие, а где сопротивление? В этом заключается четвёртый кризис. Нуждаются в сохранении прежде всего суть, основа, ядро религии, те константы, которые были заданы её возникновением. Константа – вера в христианский [Святой] дух; закон целибата – переменная. Необязательно сохранять всё то, что несущественно в свете изначальной сути. Нужно отделить шелуху от ядра, надстройку от фундамента. Если необходимо, то все разнообразные переменные можно отбросить (или, как альтернативный путь, развивать).

Перед лицом всей религиозной неразберихи, которая особенно характерна для эпохи глобализации, анализ парадигм помогает сориентироваться на глобальном уровне. Не подлежит сомнению, что мы находимся на сложном завершающем витке  процесса трансформации международных отношений, отношений между Западом и исламом, а также отношений между тремя авраамическими религиями – иудаизмом, христианством и исламом. Выбор ясен: либо соперничество религий, столкновение цивилизаций, война наций, либо диалог цивилизаций как предпосылка международного мира. Перед лицом смертельной угрозы для всего человечества нам надо, вместо возведения новых барьеров ненависти, мести и вражды, камень за камнем разбирать стены предрассудков и строить мосты диалога, в особенности мосты к исламу.


IV. Вклад трех религий в общемировую этику

Для такого наведения мостов жизненно необходимо, несмотря на все противоречия между тремя религиями и между различными парадигмами, менявшимися на протяжении веков и столетий, выделить этические константы, которые позволят эти мосты построить.

С тех пор как человек отделился от животного царства, он научился вести себя гуманно и воздерживаться от негуманного  поведения. Но, развив разум, он сохранил в себе и животное начало. Людям постоянно приходится прилагать усилия к тому, чтобы оставаться людьми и не позволять себе негуманные поступки.

Поэтому во всех религиях, философских и идеологических традициях имеется простые этические императивы гуманности, сохранившие свое чрезвычайно важное значение до сегодняшнего дня:

• «Не убивай, не пытай, не насилуй, не наноси увечий» – или, выражаясь в позитивных терминах, «уважай жизнь». Это – выражение приверженности культуре ненасилия и уважения ко всякой жизни.
• «Не укради, не эксплуатируй, не развращай взятками» – или, выражаясь в позитивных терминах, «веди себя честно и справедливо». Это – выражение приверженности культуре солидарности и справедливого экономического устройства.
• «Не лги, не обманывай, не подделывай, не манипулируй» – или, выражаясь в позитивных терминах, «говори и поступай правдиво». Это – выражение приверженности культуре терпимости и правдивой жизни.
• Наконец, «не совершай безнравственных половых поступков, не оскорбляй, не унижай, не умаляй своего партнера» – или, выражаясь в позитивных терминах, «уважайте и любите друг друга». Это – выражение приверженности культуре равноправия и партнерских отношений между мужчинами и женщинами.

Эти четыре этических императива, которые можно найти у основателя йоги Патанджали, в буддийском каноне, в иудейской Библии, в Новом Завете и в Коране, основаны на двух основополагающих этических принципах:

• Прежде всего существует «Золотое правило», сформулированное за много веков до Христа Конфуцием и известное всем великим религиям и философским традициям, хотя оно отнюдь нетривиально: «не делай другим того, чего не желаешь себе». Каким бы элементарным оно ни было, это правило помогает принять решение во многих трудных ситуациях.
• Золотое правило дополняется правилом гуманности, и это отнюдь не тавтология: «С каждым человеком – молодым или старым, мужчиной или женщиной, здоровым или инвалидом, христианином, иудеем или мусульманином – следует обращаться гуманно и не следует – негуманно». Гуманность, «humanum», неделима.

Из сказанного ясно, что общечеловеческая, или общемировая этика предназначена не для того, чтобы стать какой-то этической системой наподобие систем Аристотеля, Фомы Аквинского или Канта («этические системы»).  Это — те элементарные этические ценности, критерии и установки, которые должны сформировать личное нравственное убеждение человека и общества («этика»).

Конечно, этой этике противоречит фактическое положение дел: императив гуманности не реализуется априори, его нужно постоянно вызывать в сознании и следовать ему каждый раз сознательным усилием. Однако, как отметил Кофи Аннан в своей лекции об общемировой этике  в Тюбингене в 2003 году: «неправильно осуждать какую-то конкретную веру или систему ценностей за действия или заявления каких-то её последователей; неправильно и отвергать ту идею, что некоторые ценности универсальны, лишь на том основании, что не все люди с ними согласны».

Позвольте завершить теми словами, которыми Генеральный секретарь ООН заключил свою речь: «Есть ли у нас все ещё универсальные ценности? Да, есть, но нам не следует рассматривать как что-то само собой разумеющееся.

Их нужно тщательно продумать.
Их нужно защищать.
Их нужно укреплять».

И нам нужно найти в себе волю жить в соответствии с теми ценностями, которые мы провозглашаем, – в частной жизни, в рамках местного и национального сообщества, во всём мире.



Об этике политика

Речь Его Превосходительства канцлера Гельмута Шмидта
в Тюбингенском университете 8 мая 2007 г.

Прежде всего хотел бы поблагодарить Вас, дорогой Ганс Кюнг. Я с радостью принял ваше приглашение, поскольку с большой симпатией слежу за проектом общемировой этики с начала 1990-х годов. Слова «общемировая этика» кому-то могут показаться чрезмерно амбициозными, но и задача, которую предстоит решить, в силу своей настоятельности поистине амбициозна. Здесь, возможно, уместно будет сказать, что целая плеяда бывших глав государств и правительств со всех пяти континентов поставили перед собой очень похожую задачу в 1987 году, создав Совет взаимного действия, хотя пока что наша работа увенчалась лишь относительно скромным успехом. По сравнению с ней достижения Ганса Кюнга и его друзей представляются выдающимися.

Сам я могу поблагодарить одного правоверного мусульманина за то, что он впервые подал мне идею изучить те нравственные законы, которые являются общими для великих религий. Прошло более четверти века с тех пор, как Анвар Садат, тогдашний президент Египта, разъяснил мне общие корни трех авраамических религий и их многочисленные сходства, особенно в области нравственных законов. Ему были известны их общие предписания о мире, содержащиеся, например, в псалмах иудейского Ветхого Завета, в Нагорной проповеди Христа и в четвертой суре Корана. Он считал, что если бы только люди – по крайней мере политики вчера знали про это сходство, про это этическое соответствие между религиями, стал бы возможен долговечный мир. Он был твёрдо убеждён в этом. Спустя несколько лет, находясь на должности президента Египта, он предпринял политические шаги в соответствии с этим своим убеждением: посетил столицу и парламент государства Израиль, своего бывшего врага в четырех войнах, чтобы предложить ему и заключить с ним мир.

За мой долгий век мне пришлось пережить смерть родителей, братьев и сестер, многих друзей, но убийство Садата религиозными фанатиками потрясло меня больше, чем другие утраты. Моего друга Садата убили, потому что он следовал закону мира.

К закону мира я вернусь через минуту, но сначала маленькое предупреждение: в одной-единственной речи, особенно ограниченной по времени одним часом, нельзя и близко подойти к тому, чтобы исчерпать тему этики политиков. По этой причине я ограничусь сегодня несколькими замечаниями, касающимися, в частности, отношения политики к религии, роли разума и совести в политике, необходимости компромиссов, что неизбежно ведет к некоторой утрате строгости и последовательности в осуществлении своих принципов.


I.
А теперь вернемся к закону мира. Девиз мира – существенный элемент этики, или нравственности, которая требуется от политика. Это относится в равной мере как к внутренней политике в рамках страны и общества, так и к политике внешней. Наряду ним существуют другие законы и девизы. Сюда относится, естественно, «Золотое правило», которому учат и соблюдения которого требуют все мировые религии. Иммануил Кант лишь дал этому правилу  новую формулировку в своeм «Категорическом императиве»; в популярном изложении она сводится к фразе: «поступай так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Это золотое правило касается каждого. Я не думаю, что к политикам относятся какие-то иные базовые нравственные правила, чем ко всем людям.

Однако, спускаясь на уровень ниже ключевых правил универсальной морали, мы обнаруживаем много специфических ее вариантов, приспособленных к конкретным ситуациям и занятиям. Вспомним, например, столь почитаемую клятву Гиппократа, профессиональный этический кодекс судей, особые этические правила, бытующие среди бизнесменов, ростовщиков, банкиров, служащих, воюющих бойцов.

Я не философ и не теолог, я не буду пытаться представить вам какой-то свод или кодекс политической этики, соревнуясь с Платоном, Аристотелем или Конфуцием. На протяжении более чем двух с половиной тысячелетий великие писатели свели воедино все возможные элементы и компоненты политической этики, пусть и с весьма противоречивыми результатами. В современной Европе о ней писали авторы от Макиавелли и Карла Шмидта до Гуго Гроция, Макса Вебера и Карла Поппера. Я же ограничусь тем, что расскажу вам о некоторых выводах, которые сделал сам на протяжении своей жизни как политик и политолог-публицист, в основном в собственной стране, а также при общении с нашими соседями – как ближними, так и дальними.

Здесь я хочу также отметить, что, как показывает мой опыт, если во внутригерманской политике мы нередко говорим о Боге и христианстве, то в дискуссиях и переговорах с другими странами и их политиками это далеко не так. Не так давно, когда во Франции и Нидерландах проводились референдумы по проекту конституции Европейского Союза, для многих людей отсутствие упоминания Бога в тексте этой конституции было главным основанием для того, чтобы ее отвергнуть. Большинство же политиков воздержались от упоминания Бога в тексте конституции. В конституции Германии, ее Основном законе, Бог упоминается в преамбуле: «Осознавая свою ответственность перед Богом…» и второй раз — в формулировке должностной присяги в статье 56, которая заканчивается словами: «И да поможет мне Бог». Однако сразу после этого в Основном законе сказано: «Данная присяга может также произноситься без религиозного утверждения». В обоих случаях на усмотрение каждого гражданина оставляют, какого Бога он имеет в виду: католического, протестантского, иудейского или мусульманского.

Что касается Основного закона, то его текст в 1948/49 годах формулировали в большинстве своем также политики. При демократическом устройстве в правовом государстве решающую роль в конституционной политике страны играют именно политические деятели, а не какие-то религиозные конфессии или их представители.

Мы недавно были свидетелями того, как спустя столетия Ватикан наконец отменил свое осуждение Галилея, когда-то вынесенное находящимися у власти политиками. Сегодня мы каждый день наблюдаем, как религиозные и политические силы на Ближнем Востоке схватывается в кровавых боях за власть над душами людей, неизменно при этом выбрасывая на обочину тот разум, ту рациональность, которой все мы наделены. Когда в 2001 году группа религиозных фанатиков погубила вместе с собой три тысячи человек в Нью-Йорке, они были убеждены, что служат своему Богу; Сократу был вынесен смертный приговор за безбожие (!)  уже две с половиной тысячи лет тому назад. Очевидно, что вечный конфликт между религией, политикой и разумом – долговечная составляющая человеческого состояния.


Здесь я расскажу немного о личном опыте. Я вырос в период нацизма: в начале 1933 года мне исполнилось только 14 лет. В течение восьми лет обязательной военной службы я надеялся, что после ожидаемой катастрофы свою роль сыграют христианские церкви. Однако после 1945 года я понял, что церкви не могут восстановить ни нравственность, ни демократию, ни конституционное государство. Моя собственная церковь всё еще действовала в духе послания апостола Павла римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям».

Вместо этого в возрождении страны значительную роль сыграли сначала опытные политики периода Веймарской республики: Аденауэр, Шумахер, Хойс и другие. Однако с основанием Федеративной Республики не столько старые веймарцы, сколько невероятный экономический успех Людвига Эрхарда и американского плана Маршалла развернули немцев к свободе, демократии, конституционному государству. В этой истине нет ничего постыдного: в конце концов, мы знали со времен Карла Маркса, что экономическое бытие определяет политическое сознание. Этот вывод, содержит, возможно, только половину правды, но факт, что любая демократия находится под угрозой, если правящие власти не могут навести должный порядок в промышленности и трудовых отношениях.

В итоге я разочаровался во влиянии церквей – не только в области морали, но также в политике и экономике. За ту четверть века, что я был канцлером, я много чему научился и многое прочитал. Я прочел чуть больше о других религиях и философиях, с которыми не был знаком. Это чтение обогатило мою религиозную толерантность; в тоже время оно отдалило меня от христианства. Несмотря на это, я называю себя христианином и остаюсь в церкви, поскольку она служит противовесом упадку нравственности и служит поддержкой для многих людей.


До сегодняшнего дня меня продолжает беспокоить то, в каком стиле говорят о христианском Боге и некоторые церковники, и некоторые политики. Есть тенденция отказывать в правоте прочим христианам и представителям других религиозных конфессий: «Ты не прав, а я просвещен; мои убеждения и цели богоугодны». Мне давно ясно, что различие в религиях и идеологиях не должны мешать нам работать на всеобщее благо; в конце концов, наши нравственные ценности очень близки. Поэтому мы можем жить в мире, однако этот мир надо постоянно воссоздавать и «подтверждать», как говорил Кант.

Не в интересах мира, если верующие и священнослужители какой-то религии будут заниматься прозелитизмом, обращая в свою веру сторонников другой религии. По этой причине я всегда относился с глубоким скептицизмом к самой идее миссионерства. Здесь сыграло свою роль мое знание истории: речь идет о том, что на протяжении веков и христианство, и ислам распространялись огнем и мечом, путем завоевания и подчинения людей, а не через преданность, убеждение и понимание. Средневековые политики, то есть герцоги и короли, халифы и папы подчиняли себе миссионеров и превращали их в инструмент расширения своей власти, а сотни тысяч верующих с готовностью позволяли им так пользоватся собой.

С моей точки зрения, например, крестовые походы, совершаемые во имя Христа, в которых воины держали в левой руке Библию, а в правой — меч, были на самом деле завоевательными войнами. В Новое время испанцы, португальцы, англичане, голландцы, французы, а затем и немцы прибегали к насилию для захвата большей части территории обеих Америк, Африки и Азии. Возможно, эти континенты колонизировались ими с убежденностью в своем моральном и религиозном превосходстве, но создание колониальных империй имело очень мало общего с христианством. Всё в итоге сводилось к власти и эгоцентрическим интересам. Или взять Реконкисту Иберийского полуострова: речь шла не только о победе христианства, но по сути своей о власти католических монархов, Фердинанда и Изабеллы. Когда сегодня на индийской земле сражаются между собой индусы и мусульмане, а на Ближнем Востоке – сунниты и шииты, всякий раз в центре этих конфликтов оказываются власть и контроль, причем для этой цели используются религии и их священнослужители, способные повлиять на массы.

Сегодня у меня вызывает большую озабоченность то, что в начале XXI века возникла реальная угроза всемирного «столкновения цивилизаций», которому придается религиозная окраска и мотивация. В ряде регионов современного мира интересы власти, прикрываясь религиозными интересами, смешиваются с праведным гневом людей, вызванным нищетой, и с завистью этих людей к процветанию других. Религиозно-миссионерские мотивы смешиваются с неуемным стремлением к власти. В этих условиях сдержанным, взвешенным голосам разума трудно привлечь к себе внимание. Возбужденная, пребывающая в экстазе толпа вообще не услышит призыв к разуму. То же самое сегодня можно сказать и о регионах, где западные идеологии и учения о демократии и правах человека, сами по себе заслуживающие всяческого уважения, насаждаются военной силой и с почти религиозным пылом в тех культурах, которые развивались совершенно иным путем.


Из вышеописанного я сделал для себя чёткий вывод: не доверяй ни одному политику, ни одному главе государства или правительства из числа тех, кто превращает свою религию в инструмент укрепления власти. Держись подальше от политиков, которые примешивают религию, ориентированную на будущую жизнь, к своей политике в сегодняшнем мире.

Это предостережение касается как внутренней, так и внешней политики. В равной мере это касается и граждан страны, и её политических деятелей. Мы должны требовать, чтобы политики уважали и относились толерантно к приверженцам других религий. Если политический лидер на это не способен, его следует рассматривать как угрозу миру – миру внутри страны и миру с другими странами.

Как трагично, что все вокруг – раввины, священники и пасторы, муллы и аятоллы – скрывали от нас важные знания о других религиях. Вместо этого они, пусть и каждый по-своему, учили нас относиться с неодобрением и даже с презрением к другим вероисповеданиям. Между тем всякий, кто желает мира между религиями, должен проповедовать религиозную толерантность и взаимоуважение. Уважение к другим требует какого-то минимума знаний о них. У меня давно сформировалось убеждение, что, помимо трех авраамических религий, одинакового с ними уважения и толерантности требуют так же индуизм, буддизм и синтоизм.

В силу этого убеждения я приветствовал чикагскую декларацию «За общемировую этику» Парламента религий мира, считая её не только желательной, но и остро необходимой. Исходя из той же фундаментальной позиции, ровно десять лет тому назад Совет взаимного действия, состоящий из бывших глав государств и правительств, направил Генеральному секретарю ООН проект документа под названием «Всеобщая декларация обязанностей человека», разработанного по инициативе Такэо Фукуды из Японии. В нашем тексте, написанном с помощью представителей всех великих религий, изложены основополагающие принципы гуманизма. И сегодня я хотел бы особо поблагодарить Ганса Кюнга за его содействие. Одновременно я с благодарностью отмечаю вклад, внесенный покойным кардиналом Францем Кёнигом из Вены.


Наряду с вышесказанным я пришел к пониманию того, что еще две с половиной тысячи лет тому назад одни из самых влиятельных учителей человечества – Сократ, Аристотель, Конфуций, Мэн-цзы – не нуждались в религии. Хотя они формально ссылались на нее, поскольку от них это ожидалось, но делали это скорее мимоходом, «на полях» своих трудов. На основании того, что нам о них известно, можно сделать вывод, что Сократ основывал свою философию, а Конфуций – свою этику исключительно на разуме; ни одно из их учений не опиралась на религию как на основу. Тем не менее оба они указали путь, и указывают до сих пор, миллионам и миллионам людей. Без Сократа не было бы Платона, а может быть, даже Иммануила Канта и Карла Поппера. Без Конфуция и конфуцианства трудно представить существование китайской культуры и «Шелкового царства», срок существования и жизнеспособность которого уникальны в мировой истории.

Из сказанного следует ещё один важный для меня вывод: совершенно ясно, что возможно совершить выдающиеся открытия и достичь выдающихся достижений в науке, включая этику и политологию, и тогда, когда учёный не считает себя связанным ни с каким богом, пророком, священным писанием и ни с какой религией, но придерживается исключительно доводов разума. То же самое касается общественно-экономической и политической деятельности. Тем не менее американскому и европейскому Просвещению потребовались целые столетия борьбы и битв, прежде чем оно совершило в наших странах свой «прорыв». Слово «прорыв» здесь уместно применительно к развитию науки, техники и промышленности.

С другой стороны, к политике в эру Просвещения термин «прорыв» применим лишь в ограниченной мере. Взять хотя бы пример Вильгельма II, считавшего себя монархом «милостью Божьей», американского президента,  ссылающегося на Бога, или политических деятелей, поминающих христианские ценности в политике: они считают себя поставленными в некие рамки как христиане. Некоторые недвусмысленно заявляет, что на своем посту несут религиозную христианскую ответственность; другие – как большинство сегодняшних немцев – воспринимают эту ответственность довольно смутно. Многие немцы в конце концов порвали с христианством и вышли из церкви; некоторые порвали и с Богом, но остались при этом добрыми людьми и соседями.


Сегодня огромное большиство немцев разделяет ряд важных основополагающих и обязывающих политических убеждений. Прежде всего я имею в виду убеждение в том, что они связаны обязательством уважать неотчуждаемые права человека и принципы демократии. Это внутренняя убежденность очевидным образом никак не зависит от их веры или неверия, так же как и от того факта, что ни один из этих двух принципов не включен в христианскую доктрину. С другой стороны, в первых двадцати статьях нашего Основного Закона речь идет почти исключительно о конституционных правах отдельных граждан и почти не упоминаются их обязанности и ответственность. Наш перечень гражданских прав – это здравая реакция на предельное подавление свободы личности при нацизме. Он построен не на христианских или иных религиозных учениях, а целиком на единственной основополагающей ценности, чётко и ясно сформулированной в нашей Конституции: «неприкосновенное человеческое достоинство».

Одновременно в той же Статье 1 законодательная, исполнительная и судебная власть ограничены основополагающими правами человека, и это закон прямого действия. Это означает также, что необходимостью соблюдать эти права связаны все политики, включая законодателей, властные органы и органы управления как на уровне федерального правительства, так и на уровне земель и муниципалитетов. В то же время за политиками остается широкое поле деятельности, потому что Основной Закон разрешает хорошую и успешную политику в той же мере, в какой плохую и безуспешную. По этой причине нам нужно не только,  во-первых, чтобы Конституцию соблюдали законодатели и правящие партии, и не только, во-вторых, чтобы их контролировал Конституционный суд; но и, в-третьих (что самое важное), чтобы политикой управляли избиратели и их общественное мнение.

Конечно, политики подвержены заблуждениям и совершают ошибки. В конце концов, им не чужды те же человеческие слабости, какие свойственны любому другому гражданину и даже общественному мнению в целом. Время от времени политики вынуждены принимать спонтанные решения; в большинстве случаев, однако, для принятия решений у них достаточно времени и возможностей, чтобы получить совет из нескольких источников, взвесить имеющиеся варианты и их вероятные последствия и лишь только после этого что-то предпринимать. Чем больше политик руководствуется какой-то жёсткой теорией или идеологией, а также интересами своей партии, находящейся у власти, чем хуже он взвешивает все факторы, связанные с каждым конкретным случаем, и последствия своего решения, тем выше опасность заблуждения, ошибок и неудач. Риск особенно высок, когда решение нужно принимать спонтанно. В любом случае он ответствен за последствия этого решения, и чаще всего такая ответственность ложится на него реальным бременем. Нередко политики не находят опоры для своих решений ни в конституции, ни в своей религии, ни в какой-либо философии или теории, но вынуждены полагаться исключительно на свой разум и здравомыслие.

Вот почему Макс Вебер прибег к довольно общей формулировке, когда в 1919 году в своей до сих пор не утратившей актуальность речи «Политика как призвание» он говорил о «чувстве меры» политика. Он добавил, что политик должен «отдавать себе отчет в последствиях своих действий». Я считаю, что он должен не только отдавать себе отчет в последствиях  своих действий в целом, но, в частности, обязан просчитать непреднамеренные и вынужденные побочные эффекты своих действий; цели его поступков должны быть оправданны в нравственном отношении, так же как должны быть этически оправданны средства и способы их достижения. А если имеется достаточно времени для взвешивания вариантов, то должен быть проведен их тщательный анализ и обсуждение. Этот принцип касается не только решений, принятых в экстремальных или драматических обстоятельствах, но и обычного, повседневного законодательства, например, налоговой или трудовой политики, даже решений о новых электростанциях или новых автодорогах. Этот принцип должен применяться без ограничений.

Другими словами, действия политиков и последствия этих действий не должны  основываться лишь на совести, они должны быть продиктованы разумом. Благие намерения или благородные убеждения сами по себе не могут облегчить бремя ответственности. По этой причине я всегда считал неизменно верными слова Макса Вебера о том, что нужна этика ответственности, в противовес этике конечной цели.

В то же время, однако, мы знаем, что многие из вступающих в политику руководствуются не разумом, а своими убеждениями. Мы должны признать, что некоторые внутри- и внешнеполитические решения продиктованы убеждениями людей, а не рациональным анализом. Надеюсь, вы не питаю иллюзий на тот счёт, что значительная часть избирателей в основном голосуют, исходя из убеждений политиков и под влиянием текущего настроения.

Тем не менее я много десятилетий устно и письменно подчеркиваю фундаментальную важность двух элементов принятия политических решений: разума и совести.


VII.
Должен, однако, кое-что добавить. Каким бы простым и недвусмысленным ни казалось данное заключение, в условиях реальной демократии всё не так просто. При демократической системе правления принятие решения лишь одним человеком – исключительный случай. В подавляющем большинстве случаев решения принимает не отдельное лицо, а некое коллективное большинство. К законодательным органам, например, это относится без исключений.

Чтобы в парламенте такое законодательное большинство сформировалось, несколько сотен человек должны прийти к согласованному тексту. В то же время им бывает трудно разобраться в каком-нибудь узкоспециальном вопросе. В таких случаях легче положиться на признанных экспертов или на лидеров парламентской фракции. Однако есть множество важных вопросов, обсуждение которых начинается с выражения различных, хотя и хорошо аргументированных мнений. Чтобы согласовать позиции, эти люди должны договариваться.

Другими словами, законодательные и прочие решения парламентского большинства требуют от членов парламента способности и воли к компромиссам. Без компромиссов консенсус большинства недостижим. Тот, кто из принципа не может или не хочет идти на компромисс, бесполезен для демократического законодательного органа. Считается, что компромиссы часто идут рука об руку с утратой четких позиций и последовательности в политических действиях, но член парламента, придерживающийся демократических принципов, должен быть готов пойти на такие потери.


Подобным же образом, на компромиссы постоянно приходится идти и во внешней политике для того, чтобы поддерживать мир между странами. Национальный «сакро эгоизмо» [«священный эгоизм»] наподобие того, что ныне культивируется правительством США, не может в долгосрочном плане вести к миру.

Бесспорно, на протяжении тысячелетий – от Александра Великого, Цезаря,  Чингисхана, Писарро и Наполеона до Гитлера и Сталина – идеал мира редко играл решающую роль в реализации внешней политики. Столь же редко он учитывался в теории государственной этики и философских основ политики. Напротив, в течение тысячелетий и даже в период от Макиавелли до Клаузевица война считалась как бы неотъемлемым элементом политики.

Лишь в эпоху европейского Просвещения горстка авторов – например, голландец Гуго Гроций или немец Иммануил Кант – возвысили идею мира до уровня желательного политического идеала. Несмотря на это, в течение всего XIX века для большинства европейских государств война оставалась продолжением политики иными средствами, и так же шли дела и в XX веке.

Простые люди уже давно рассматривали войну как один из смертных грехов человечества, которого следует избегать; лишь в итоге ужасающих несчастий двух мировых войн эта точка зрения передалась ведущим политикам Запада и Востока. Об этом свидетельствует попытка создания Лиги Наций,  а позднее – Организации Объединённых Наций, действующей по сию пору; об этом свидетельствуют и договора об ограничении вооружений, направленные на достижение равновесия между США и Советским Союзом, начало европейской интеграции в пятидесятых годах XX века и германская «восточная политика», начатая в 70-е годы XX века.

Кстати, «остполитик» [восточная политика] Бонна по отношению к Москве, Варшаве и Праге дала показательный пример критически важного элемента любой политики мира: государственный деятель, желающий действовать в интересах мира, вынужден говорить с государственным деятелем другой стороны (то есть с потенциальным противником) и должен слушать его! Говорить, слушать и, если возможно, приходить к компромиссу. Ещё одним примером является Заключительный акт Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинкская декларация) 1975 года, явившийся компромиссом в интересах мира. Советский Союз добился подписей западных государственных деятелей под заявлением о нерушимости восточноевропейских границ, а Запад добился подписей глав коммунистических государств под разделом о правах человека (известным как «Третья корзина» соглашения). Крах Советского Союза спустя полтора десятилетия произошёл, таким образом, не в результате военного вторжения извне (упаси Бог!), а в результате внутреннего надлома резко ослабшей системы.

Противоположным отрицательным примером являются войны и акты насилия, которые продолжаются уже десятилетиями между государством Израиль его палестинскими и арабскими соседями. Если стороны не говорят друг с другом, компромисс и мир остаются иллюзорной надеждой.

С 1945 года международное право, оформленное в виде Устава ООН, запрещает силовое вмешательство извне в дела любого государства; лишь Совет Безопасности может принять решение об исключении из этого основополагающего правила. Сегодня мне представляется крайне важным напомнить политикам об этом правиле. Так, военная интервенция в Ираке, к тому же основанная на фальсификациях, – это недвусмысленное нарушение принципа невмешательства и грубое нарушение Устава ООН. Вину за это нарушение разделяют политики многих стран. Аналогичным образом политики многих стран (включая Германию) несут ответственность за любые интервенции под гуманитарными предлогами, противоречащие международному праву. Например, Запад уже более десятилетия маскирует гуманитарными соображениями вмешательство в ожесточённые конфликты интересов на Балканах (включая бомбардировку Белграда).


На этом я хотел бы завершить свое отступление в область внешней политики и вернуться к парламентскому компромиссу. Средства массовой информации, которые в открытом обществе в значительной мере формируют общественное мнение, часто трактуют политический компромисс как «базарный торг» или как «ленивую сделку». Иногда они усматривают в этом якобы аморальную партийную дисциплину. Хотя в определенной степени это хорошо и полезно, когда СМИ  подвергают критической разборке процесс формирования той или иной позиции, аксиома о демократической необходимости в компромиссе остается в то же время справедливой. В конце концов, законодательный орган, каждый член которого будет непреклонно стоять на своем, повергнет государство в хаос. Также и правительство не сможет управлять страной, если каждый из его членов будет непреклонно придерживаться своего личного мнения. Это известно любому правительственному министру и любому члену парламентской партии. Все демократически настроенные политики знают, что им приходится идти на компромиссы. Принцип демократии не существует без принципа компромисса.

В реальности, однако, бывают и плохие компромиссы, например, компромиссы в ущерб третьей стороне или в ущерб будущим поколениям. Это неудовлетворительные компромиссы, которые не решают проблему, а только создают иллюзию ее решения. Таким образом, компромисс как необходимое благо рискует деградировать до обычного оппортунизма. Соблазн оппортунистического компромисса с общественным мнением или его элементами возникает ежедневно! Поэтому политики, желающие достичь компромисса, должны руководствоваться собственной совестью.

Бывают компромиссы, на которые политик идти не должен, поскольку они противоречат голосу его совести. В таких случаях единственный остающиеся для него вариант – это публичное несогласие; иногда остается только подать в отставку или потерять свое место. Тот, кто идет наперекор собственной совести, подрывает свою честь и нравственную репутацию, а тем самым и доверие к своей личной честности.

Но и совесть может вводить человека в заблуждение. Она может отказать ему так же, как рассудительность. В таких случаях политика не в чем упрекнуть с нравственной точки зрения, но он может нанести себе огромный ущерб. Если позднее политик осознает свою ошибку, перед ним стоит вопрос, признать ли ее публично и сказать ли правду. В подобной ситуации политики обычно ведут себя так, как свойственно всем остальным – всем нам, сидящим в этом зале: любому из нас трудно признавать заблуждения своей совести и публично говорить о себе правду.


Если говорить о правдивости, то может вызвать недоумение: почему Макс Вебер с таким пылом включал ее в число трех главных качеств политика? Это качество может вступить в противоречие с красноречивостью, которая ещё две с половиной тысячи лет тому назад в демократических Афинах рассматривалась как одно из важнейших искусств, требуемых от политика, а сегодня, в нынешнем телевизионном обществе, приобрела еще большее значение. Те, кто хочет быть избранными, должны рассказать избирателям о своих намерениях, представить свой манифест. Здесь их подстерегает опасность пообещать больше, чем они смогут выполнить, особенно если они хотят понравиться телевизионной аудитории. Каждый ведущий избирательную кампанию политик рискует не удержаться от преувеличения. Соперничество за престиж, и прежде всего на телевидении, лишь усугубило этот соблазн по сравнению с прежним читавшим газеты обществом.

Наша современная массовая демократия, как однажды сказал Уинстон Черчилль, – это лучшая форма правления по сравнению со всеми, что мы время от времени пробовали, но она ни в коей мере не идеальна. Она неизбежно сопряжена с огромными соблазнами, ошибками и дефектами. Однако решающую роль играет тот положительный факт, что электорат может менять правительство без насилия и кровопролития и что в силу этого избранные политики и стоящее за ними парламентское большинство должны отвечать за свои действия перед избирателями.


Макс Вебер считал, что, помимо увлеченности и чувства меры, третьей необходимой характеристикой политика является чувство ответственности. Встает вопрос: ответственности перед кем? С моей точки зрения, электорат – не тот конечный авторитет, перед которым отвечает политик. Избиратели часто принимают не продуманные в деталях решения, следуя за модой и нередко делая выбор на основе эмоций и каприза. Тем не менее решение большинства избирателей должно определять выполнение политиком их воли.

Для меня конечным авторитетом является моя совесть, хотя я понимаю, что существует множество теологических и философских трактовок этого понятия. Слово «совесть» использовалось ещё во времена греков и римлян.  Позднее Павел и другие богословы вложили в него смысл осознания Бога и установленного Богом порядка, а также осознания  нами того, что каждое нарушение этого порядка – грех. Некоторые христиане говорят о совести как о «голосе Бога внутри нас». В трудах моего друга Рихарда Шрёдера я прочел, что наше понимание совести возникло из столкновения библейской мысли с миром эллинизма. С другой стороны, на протяжении всей своей жизни Иммануил Кант не представлял себе такой базовой ценности, как совесть, в которой не играла бы роли религия. Кант охарактеризовал совесть как «сознание внутреннего правосудия в человеке».

Чтобы ни считалось причиной совести – разум или Бог, в существовании у человека совести не приходится сомневаться. У взрослого человека есть совесть, будь он христианин, мусульманин, иудей, агностик или вольнодумец. Я добавлю вполголоса: все мы не раз шли против своей совести, всем нам приходилось жить «с нечистой совестью». Разумеется, эта человеческая слабость присуща и политикам.


XII.
Я попытался изложить вам кое-какие выводы, к которым пришел за три десятилетия профессиональной политической деятельности. Разумеется, это были лишь краткие фрагменты многоликой действительности. Для меня особо важны два заключительных вывода. Первый: наше открытое общество и наша демократия страдает огромным количеством несовершенств и недостатков, а всем политикам присущи  банальные человеческие слабости. Было бы опасной ошибкой думать, что наша реальная, существующая демократия – это некий сверкающий идеал. Но тем не менее – и это второй вывод –  мы, немцы, благодаря нашей полной катастроф истории имеем все причины что есть силы придерживаться демократии, постоянно укрепляя ее и с неослабной смелостью защищая ее от врагов. Только тогда, когда мы все с этим согласимся, оправдаются слова нашего национального гимна: «единство, справедливость и свобода».